«Будь умницей, Анна, слушайся миссис Джонсон и помни – я люблю тебя. Ты – самый дорогой человек в моей жизни, никого ценнее в ней нет, не было и быть не может», — обнимая дочку за плечи и целуя в висок, искренне заверил Хоффманн, прекрасно отдавая себе отчет в том, что запомнит она другое – как в канун Рождества 1970 года отец ее предал и бросил.
Охо-хо-хо, блять! 13 лет супружеской жизни в гроб и безбрежный океан рома.

— Мазаль тов! — с размаха разбивая недопитый стакан виски о барную стойку, зашелся душащим хохотом Хоффманн, подавился слюной, едва не отхаркивая заодно и легкие – сплюнул на пол, но, картиной произошедшего в целом довольный, опустился за девственно чистый, как Мария в паре с Иосифом, кухонный стол и допиваться до обморока решил уже с горла.
Нет, ну это правда было смешно. Будет потом что вспомнить.
— Мистер Хоффманн! — в завершение траурной церемонии поравнялся с Хоффманном отец Лестер Бьёрман – невысокий человек лет сорока пяти отроду с бледным, одутловатым лицом, похожим на морду мастиффа, вылепленную из соленого теста не склонным к исскуству ребенком. — Миссис Хоффманн была светлой, чудесной женщиной…
— …и лучшей в мире женой! — вжимаясь горячими пальцами чуть выше локтя в рукава пальто отца Бьёрмана, безумно округлил глаза Хоффманн – он ненавидел похороны. И был безгранично согрет мыслью о том, что вряд ли кто-то заявится на его собственные. — А вместе мы трое -  София, я, наша чудесная дочь – были лучшей в мире семьей! Вы не находите?
— Д-да, разумеется, мистер Хоффманн, — несколько неуверенно, дрожащими губами улыбнулся отец Бьёрман. — Очень грустно… она была еще так молода, все это чудовищно…
— Она выстрелила себе в голову, падре. София вышибла мозги на глазах у дочери. Супермамочка года!
— Мистер Хоффманн! — трепыхая брылями, как ангел подбитым крылом, на мгновение лихорадочно покраснел отец Бьёрман, быстро опомнился и заговорщицки понизил голос:
— Я понимаю, случилась трагедия, вы расстроены, но у вас – дочь, и скоро Рождество…
— Что простите? — с каждой секундой раззадориваясь все больше и больше, по-собачьи склонил голову набок и едва не оскалился Хоффманн. — Рождество? В смысле «день рождения» средней руки пророка, благодаря оч-чень вольной трактовке слов Исаии, сына Амоса, группкой немытых сектантов провозглашенного полубогом? О-о-о… а я забыл подготовить подарок, но – погодите! – я ведь иудей, мне можно!
— Мистер Хоффманн, — демонстрируя нечеловечекое терпение, продолжил отец Бьёрман, теперь уже сам придерживая за локти Хоффманна. — Ваша боль понятна, но прошу вас, похороны только закончились…
— Авраам, — приближаясь лицом к лицу отца Бьёрмана, чувствуя, как в уголках губ слюна застывает хлопьями, прошипел Хоффманн. — Меня зовут Авраам, не Абрахам, Авраам. Можете произнести, м-м-м? Можете? Или что-то вас останавливает? Вы антисемит, отец Бьёрман? Или… Признайтесь, отец Бьёрман, неужели вы гребанная нацистская рожа?!
— Господи! Да вы ведь пьяны, мистер Хоффманн! — отшатнулся отец Бьёрман одновременно с отвращением и таким видом, будто обнаружил на себе кальсоны, сотканные из бород раввинов, уничтоженных в Холокост, или смачно передернул в Тору.
— Ну хорошо, давайте сейчас успокоимся и я помогу вам добраться до дома.
Произошедшего дальше Хоффманн не помнил. Помнил только, как глаза наполнились тьмой, рот – солью, а воротник собственной рубашки и расстегнутого на груди пальто – сделались мокрыми-мокрыми.
В день погребения Софии Хоффманн, 22 декабря 1970 года, погода была бесснежной, солнечной и, как для зимы, теплой.
— Мазаль тов! — чокаясь с воздухом, пожелал удачи этому миру и этому дому Абрахам Хоффманн, самозабвенно догоняясь виски, потом бренди, потом коньяком, потом – всем, что попадалось под руку.

— Я мо-о-о-онстр, отец Бьёрман… Я – монстр! — растирая горячие и мокрые щеки горячими и мокрыми ладонями, всхлипывал не иудей, не христианин, не атеист, в общем-то никто, просто Хоффманн.
— Ничего подобного, Абрахам, никакой вы не монстр.
— Это было мое оружие. Она вышибла себе мозги из моего револьвера.
— Конечно, это вряд ли послужит вам утешением, но считайте, что так было угодно…
— Кому? Не-е-е-ет! Только не говорите! Вот только не говорите «Богу»!
— Нет, Абрахам, не Богу. Так было угодно самой Софии. Это был ее выбор. И с ним вы уже ничего поделать не сможете.

Звонок в дверь сотряс мир трубами Иерихона. Отлипая щекой от скользкой столешницы, Хоффманн поморщился. Сказать точно, какой сегодня день он не мог, но был уверен, что еще неделю или даже немногим дольше Анна продолжит гостить в семье их святой домработницы миссис Джонсон. Тогда кто?
— Джерри? А, ну да, слава Богу, — облизнулся Хоффманн, совершенно неожиданно оказываясь окруженным снегом, жизнью, Майером и – абсолютно точно – на руках с котом.
Выглядел Хоффманн, откровенно говоря, не очень – слегка помятый, ощутимо небритый, в белой рубахе с многочисленными оттенками охры поверх штанов и к тому же – без обуви.
— Напомни, я знал, что ты придешь? — закусил нижнюю губу Хоффманн, щурясь на Майера и переводя взгляд на нечто черное, мослатое и, надо признать, в профиль – немного похожее на самого Хоффманна.
— А вообще – проходи, присаживайся. Только осторожнее: тут не прибрано и да, кругом стекла.
Кроме дивана в гостиной, пары стульев и стола в столовой в новом доме семьи Хоффманнов было перебито и переломано абсолютно все вплоть до зубных щеток в ванной и содержимого таких необходимых в каждой спальне прикроватных тумбочек и столиков.
— Я овдовел, — отвечая на последний вопрос оборотня, то ли улыбнулся, то ли скривился Хоффманн, засовывая мослатую мини-копию под рубаху и придерживая на груди локтем. — А что это маленькое голубоглазое и черное? Ты стал отцом? Хочешь сказать… я стал отцом? Что ж, очень вовремя.
Прежде, чем размазать собственные мозги по стенам и полу, София Хоффманн планировала убить и дочь. Опоздай Эйб хотя бы на секунду – гробов на похоронах было бы на один больше.[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]

— Основными способами контрацепции в средневековье были coitus interruptus, спринцевание мочой, целибат или ебля в жопу, — рефлекторно отреагировал Хоффманн, теперь придерживая уютно свернувшийся под рубахой кошачий клубок почти не дрожащей ладонью. — В вопросах судостроения и теплоходства, увы, не подкован. Зато о тяготах быта Высокого Средневековья знаю практически все. Мог бы спросить меня, я там родился, как помнишь.
Да, со всей определенностью о грядущем визите самого интеллектуально алчного из когда-либо существовавших оборотней Хоффманн знал и этим бесценным знанием овладел далеко не сегодня. Но. По причине сильной занятости и повышенной трудоспособности ни о сроках визита, ни овладения знаниями о таковом, хоть ты сдохни, не сказал бы ничего толкового.
Последние часов сорок восемь Абрахам Хоффманн так увлекся доказательством теории, согласно которой за одним дном обязательно отыскивалось другое, еще более топкое, что, помимо озвученной, от штурма или заинтересованности в поиске каких бы то ни было иных целей, практических - как необходимость пополнения запасов туалетной бумаги в туалетной же комнате - или приземленных - как сон в соответствии с эволюционными нормами не сидя, не стоя, но строго в положении лежа - был далек настолько же, насколько юный побег моркови – от возможности стать попкорном в лучах α Canis Majoris, между прочим, самой яркой звезды небосклона из созвездия «Большой Пес».
Одним из любимейших предметов Анны была астрономия.
Купленный в сентябре этого года чертовски дорогой дом, крайне симпатичный, но по-настоящему так и не обжитый, наверняка не подлежал ремонту. «Значит, под снос», — мимоходом констатировал Хоффманн, в плане уничтожения материальных ценностей, живых организмов и брачных союзов обладавший непревзойденным, воистину бесценным опытом.
— Я не хочу блевать, — спустя примерно вечность после вопроса почти уверенно сообщил Хоффманн, неотступно и даже ведомо следуя шаг в шаг за Майером, правда, опустив глаза в пол, а потому запомнив, как лужицы под подошвами оставленных на паркете у входа армейских или похожих на армейские ботинок, объединяясь, словно бы дарят второе дыхание и шанс начать жизнь заново другим лужицам – подсохшим, от виски или бурбона.
— Уже проблевался, — воскрешая в памяти некоторые подробности недавнего прошлого, пояснил Хоффманн, вместе с тем догадки о макаках, жирафах и носорогах оставляя не тронутыми. N-ую часть истекших сорока восьми часов он вполне мог провести в компании выкраденного непосредственно из Африки бегемота и все это – в стенах Капитолия.
В первые дни их знакомства София шутила, мол, захоти он, – наверняка бы смог стать президентом.
— Если надо забрать кота, забирай – я не против, — кошачий клубок, все так же придерживаемый ладонью, сполз под рубахой куда-то под ребра, а голос Эйба – зазвучал почти злобно.
Понимание, где он, кто с ним и что происходит, медленно и неотвратимо восставало из мертвых.
— Только давай не будем тыкать в мою безответственность. Да, конечно, отец из меня хреновый, я урод, сын уродов, и моим предкам следовало бы почаще практиковать спринцевание мочой или… что угодно, только, знаешь, Джерри, я… Хотя ладно, ты прав, Джерри, и мудр не по годам, потому как за любую жизнь в этом мире изначально в ответе двое, — философски подытожил Хоффманн, поморщился, растирая переносицу свободной рукой, перевел взгляд на стул, на куртку, на стол, на Джерри и его мерзкую физиономию.
— В чемодане, надо полагать, утка? А в пакете – много-много меньших пакетов с собачьим дерьмом, которое мы будем весело поджигать под порогом моих соседей и, хохоча, уноситься в полночь? Я рад, что ты пришел, Джерри. Правда. Ты, впрочем, как и всегда, идеально, ну вот просто идеально невовремя.
Бедная София.
Он мог вернуть или хотя бы попытаться вернуть ее, воскресить, как талый снег засохшую на полу лужу бурбона, но побоялся или не захотел, или и то, и другое, потому что, в отличие от Анны, благо которой действительно значило все, в списке ценностей Абрахама Хоффманна София Вессер, как, собственно, и София Хоффманн занимала далеко не вторую и даже не третью строчку.
«Урод, сын уродов», — повторил про себя Хоффманн, вполне готовый жечь под порогом дерьмо и, хохоча, упиваться до комы.[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]

Ну что ж, не зависимо от погоды Абрахам Хоффманн был хорошим, почти идеальным хозяином и чуть ли не каждую встреченную на пути херовину регулярно тащил в дом.
Нести херню – было его выдающимся, отличительным талантом от бога. Как пирокинез или фантастическая неспособность войти в чью-то жизнь, при этом не разрушив ее до основ.
— Если серьезно, Джерри, то уже ничего не происходит, — поглаживая притихшего под рубахой котенка, откинулся на спинку дивана Хоффманн, пытаясь припомнить, когда это он очутился в гостиной, когда сел, почему из всего многообразия вариантов София выбрала диван с обивкой в гамме тирольских шортиков или, проще говоря, болота; и почему Джерри смотрит на него так, будто бы знает ответы на каждый вопрос. Ну, может, за исключением последнего.
— София умерла. То есть нашла самый беспроигрышный способ избавиться от фамилии Хоффманн. Развод? Не-е-ет! Это не для нее. Не для моей милой Крошки, не для моей непризнанной Греты Гарбо… Хотя, по правде, актриса из нее была еще хуже, чем из меня – муж года, а вот сойти со сцены непревзойденной королевой драмы – это да, это у нее получилось прямо-таки бесподобно! Мог бы – лично номинировал бы на Оскар, — оборачиваясь к Джерри, задорно осклабился Хоффманн. На фоне бледновато оливковой кожи глаза казались Марианской впадиной, двумя впадинами, еще точнее – их дном.
— Кстати, ты знал, что, по статистике, в 85% случаев вина за гибель одного из супругов лежит на втором супруге? И тут мне редкостно, я бы сказал, повезло! Да, конечно, Крошка София застрелилась из моего револьвера, но сделала это чертовски продуманно – на глазах у дочери, достаточно взрослой, чтобы полностью осознавать всю суть и всю серьезность произошедшего, а… когда в участке потребовалось восстановить картину увиденного шаг за шагом – сделала это максимально подробно. Ну и результаты баллистической экспертизы, как ты, верно, сам догадался, тоже были в мою пользу… или правильнее сказать в ее? Короче говоря, я какой-то неправильный выходец из средневековья: живу на свете больше пяти веков, а ни одной жены собственноручно так и не угробил, — весело-превесело рассмеялся Хоффманн, теперь уже сам толкая Джерри кулаком в плечо, но делая это как-то неловко – котенок выкатился из-под рубахи и, пару раз пискнув, завалился на бок.
В качестве претендента на роль убийцы миссис Абрахам Хоффманн мистер Абрахам Хоффманн даже не рассматривался, и это было по-своему ужасно обидно.
Момент смерти Софии он помнил отчетливо – помнил щелчок, помнил грохот, помнил стекающую по стене кашицу, цветом и консистенцией похожую на заправку для пасты с фаршем в томатном соусе, помнил не столько испуганное, сколько задумчиво сосредоточенное лицо дочки, помнил, как пытался вспомнить, много ли у Софии осталось живых родственников, и кого из них следует пригласить на похороны.
На самом деле мыслей тогда – впрочем, уже после отъезда коронера, — было на удивление много: испечет ли миссис Джонсон на поминки свой знаменитый морковный торт, какой из сотен нарядов выбрать Софии при условии, что церемония прощания пойдет при закрытом гробе, будет ли он сам в черном похож на карикатурного мафиози, стоит ли сказать Джерри, чтобы держался подальше от его дома – просто, чтобы не портить себе Рождество, и не показалось ли Анне странным, как во время одного из совместных занятий астрономией, всезнающий и словоохотливый Абрахам Хоффманн дьявольски долго не мог вспомнить, почему созвездие Большого Пса называется Большим Псом.
— Черт, — чертыхнулся Хоффманн, касаясь подушечкой правого указательного шершавого носа котенка и еще разок убеждаясь, какая он все-таки эгоистичная, самовлюбленная сволочь. — Дай руку! В смысле – потрогай его. Он сам по себе такой теплый или это из меня грелка такая хорошая?
Ну-с, все логично – к чему бы ни прикасался Абрахам Хоффманн рано или поздно сгорало в страшной агонии.
Если, конечно, не успевало самоликвидироваться до первых симптомов.
Предложить еду или воду Джерри или котенку Эйб, разумеется, догадаться не мог.[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]

Изредка, под волнующий душу настрой Эйб не имел ничего против ностальгирующих бесед о прошлом. Вдвойне хорошо – когда прошлое было чужое, а все, что требовалось от самого Хоффманна – имитировать вовлеченность.
Разговоров о собственном прошлом Эйб избегал, как мог, и удовольствие от них получал не большее, чем канатоходец в разгар представления – от удара граблями в лоб. Последние лет четыреста или того дольше существо, ныне известное как Абрахам Хоффманн, не могло избавиться от мысли, с которой, впрочем, не так чтобы усердно бороллся, — будто бы у судьбы на его счет исполинских размеров задолженность. А говорить о долгах вслух в приличном-то обществе… ну, таки фу и вообще — жидовство.
Черный котенок – похоже, вполне здоровый – ощутимо воспрял духом и, скребясь у поясницы Хоффманна, решил обустроить там логово.
— С бабушками у Анны ситуация достаточно сложная, — ерзая к краю дивана и нехотя, как в прорубь, окунаясь в прошлое, слегка чересчур долго подыскивал единственно верные слова Хоффманн:
— По одной линии у нее… м-м-м… нечто с ангельским ликом и властным нутром чудовища, а я, как юрист и отец, не приветствую тесного общения детей с монстрами, пока дети не достигнут совершеннолетнего возраста. По другой… ну-с, своей матери я не видел с 1430-какого-то года. Рождество Анна отметит с семьей миссис Джонсон. Помнишь миссис Джонсон? Наша с Софией домработница. Такая суровая пожилая негритянка, которая пару раз угрожала тебе мокрой шваброй?
Сути конфликтов Джерри и миссис Джонсон Хоффманн не помнил и почти не сомневался в том, что со стороны Джерри как раз и не было никаких поводов, но миссис Джонсон была женщиной крайне проницательной и, хотя об истинной природе самого Хоффманна знала примерно столько же, сколько – случайный прохожий, к Роджеру Майеру относилась подозрительно насторожено. А еще миссис Джонсон жила по принципу «скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты», так что, в глазах миссис Джонсон потрет самого Хоффманна должен был вырисовываться сплошь в жизнеутверждающих оттенках джерримайеровских чудо-носков. Но не вырисовывался. И время от времени, зная точно, что рядом нет никого, миссис Джонсон очень вежливо советовала Хоффманну не пить за полночь, беречь здоровье и, если это поможет – а это помочь должно, – завести наконец любовницу.
— Святая женщина эта миссис Джонсон, — растирая переносицу, жмурясь, зачем-то обеими ладонями ероша волосы, очень густые и очень черные, так сильно и так зло, что казалось, еще немного – и волос не останется вовсе, на выдохе открыл рот Хоффманн. И обнаружил, что единственно верные слова закончились.
Миссис Джонсон была права – завести любовницу стоило. Не для себя. Для Софии. Исключительно и только ради нее. Знай София, что между ними двоими есть кто-то еще, ненавидеть друг друга было бы гораздо проще.
— Других жен, кроме Софии, у меня никогда не было, — оборачиваясь к Джерри, уже вполне несерьезно продолжил Хоффманн:
— Конечно, если не считать мою самую первую в жизни любовь – м-м-м… прекрасная Алесса, дочь боцмана. Нам обоим было по четырнадцать и я твердо намеривался на ней женится. Правда, когда об этом узнал ее отец-боцман, сломал мне нос. И, как ты уже понял или еще не понял, тем самым навсегда отвратил меня от судостроения, а в последствии – и теплоходства. Терпеть не могу море. Терпеть не могу воду. Иронично. Прежде, чем покончить с собой, София собиралась убить Анну. Утопить в ванной. А ведь наша дочь может вырасти самой обыкновенной… без всяких удивительных злоебучих способностей. Хотя, конечно, самой обыкновенной уже не сможет. Ладно, я затыкаюсь, пошли готовить, — резко вскакивая на ноги, стиснул кулаки Хоффманн и, глядя в пустоту, застыл, как вкопанный.
Нет, ничего не произошло. А ведь что-то должно же.
— Знаешь, почему я разнес дом? — театрально запрокидывая голову, оборачиваясь полубоком, сообщило существо, ныне известное как Абрахам Хоффманн. — Потому что мне по хер, Джерри. На всех. На все. На мебель, на Софию, на похороны, на отца Бьёрмана, перед которым я рыдал, как сучка, у которой юбка треснула поперек жопы, - почему рыдал? а потому что мог! – на весь наш необъятный прекрасный мир, и на твоего расчудесного котенка мне тоже, Джерри, охереть как по хер. А теперь… теперь давай засунем в твою утку большой лимон и будем праздновать Рождество. Мазаль тов, Джерри! Мазаль тов!
— Мьяяяу! — выбираясь из логова и спрыгивая на пол, требовательно произнес котенок, а Хоффманн – Хоффманн так и стоял в идиотской позе – голова набок, руки по швам, корпус наклонен вперед, – думая, что… зря он все это, но поздно. И Джерри вообще не при чем.[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]

— Лимон? Лим-о-о-он! Лимон… — заворожено повторял Хоффманн, следуя за Джерри, как какой-нибудь особо упертый свидетель Иеговы или отчаявшийся распродать товар коммивояжер. С учетом разницы в росте выглядело это наверняка смешно, только вот маленький черный котенок мало походил на комика, а в остальном – в доме было тихо и пусто, и грязно так, словно здесь месяц, пируя, предавалась оргиям стая детей цветов.
— Охренеть. Лимон!
И когда, спрашивается, герр Родерик стал таким мудрым суровым альфа из породы Больших Псов? Впрочем, должно быть, тогда же, когда он сам, недоконгрессмен Абрахам Хоффманн, — категорически паршивым другом, категорически паршивым мужем и не знающим себе равных в паршивости недоотцом.
Что ж, истинной королевой драмы в их доме была не София, а он.
— В жопу лимон! — глядя в осклабленную рожу Майера, не терпящим препирательств тоном заявил Хоффманн, левой ладонью машинально поглаживая между ушей котенка, пальцами правой – с силой обхватывая чуть выше локтя руку так выводяще из себя спокойного, демонстративно жизнелюбивого и в данный конкретный момент – очень и очень сильно, до ломоты в зубах ненавистного оборотня.
— Ты же слышал каждое мое слово, — щурясь, скалясь, в очередной раз запрокидывая голову – теперь исключительно чтобы смотреть в лицо, а не в маячащий перед носом памятником удачного стечения генофондов роджеромайеровский подбородок, — громко и совсем не добро прошипел Хоффманн:
— Софии больше нет. София взяла револьвер и… сейчас, вероятно, рядом с по-настоящему хорошим парнем – таким, которого всегда заслуживала… с Люцифером или с Христом. Мне по хер! — радостно объявил Хоффманн, запнулся на мгновение, облизнув губы, продолжил:
— Да, конечно, матерью она была херовой, но. Но! Она была матерью… А я… я отныне – отец-одиночка. И это при том, что я до сих пор не до конца осознаю, что у меня вообще есть дочь. И мне нужно с ней что-то делать. Уроки, например. И окружать заботой. И дарить любовь. Дарить любовь! Удивительный, неизведанный прежде опыт, — еще тише произнес Хоффманн, левую свободную ладонь опуская сзади на шею исключительно ненавистного оборотня, и крайне настойчиво склоняя иключительно ненавистного оборотня к тому, чтобы оборотнический нос то ли встретился со лбом Хоффманна, то ли – чтобы оборотническое ухо оказалось достаточно близко к губам Хоффманна, чтобы Хоффманн заговорщицки произнес:
— А мне. На всех. По хер. Я уничтожаю все. Что мне. Дорого. Женщин. Друзей… Котов – да, еще не пробовал. И не очень хочется. Поэтому, — выдохнул Хоффманн, непроизвольно тыкаясь лбом в роджеромайеровский подбородок. — Возможно, сегодня – твоя очередь. Или утки. Как повезет.[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]

— М-м-м, — ничего не значаще промычал Хоффманн, подчиняясь роджеромайеровской ладони и, как щенок, которого, хорошенько проморозив, наконец-то забрали в тепло, утыкаясь физиономией в роджеромайеровское плечо. Пахло от него, кстати, неожиданно сносно, можно даже сказать – цивилизованно: социально успешным Роджером Майером и сигаретным дымом, кажется, пропитавшим собой все.
Хороший был запах, а главное – на все 100% живой. И сердце Роджера Майера билось на удивление ровно. Хотя, что тут удивительного? Роджер Майер – оборотень, взрослый оборотень, а взрослые оборотни знают получше любого, до чего шикарные перспективы дает абсолютный самоконтроль.
Абрахам Хоффманн – по крайней мере, до недавних пор был максимально уверен в этом – не умел горевать долго. Люди приходят, люди уходят, некоторые запоминаются, некоторые - не очень. За пять с половиной веков он похоронил всех, с кем имел несчастье знакомства, и, стоя перед алтарем с будущей миссис Хоффманн, не сомневался – ее скорее ранний, чем поздний уход едва ли станет для него испытанием, единственный способ преодолеть которое – много антидепрессантов, много алкоголя, мушка, царапающая нёбо, щелчок – и уже собственные мозги, расцвечивающие обои палитрой спагетти с мясным соусом. Он не любил Софию, все-таки не любил абсолютно, а когда узнал о скором рождении ребенка – не поверил, что такое возможно. Потом слова жены подтвердил доктор, и Хоффманн еще долго надеялся, что его Крошка София окажется умной девочкой – спровоцирует выкидыш или осознанно пойдет на аборт. Да, конечно, для политика семья – это важно, но в его случае, надеялся мистер Хоффманн, для взятия всех мыслимых и немыслимых карьерных высот одной красивой, утонченной миссис Хоффманн было вполне достаточно, а дети… дети – нечто такое, что, как инфаркт или сифилис, пройдет мимо него. Почему? Потому что не звыложено природой.
— М-м-м, — мычал Хоффманн, отпуская руку Майера, сжимая кулак и пару раз ритмично ударяя в плечо – то ли подтверждая, что услышал все сказанное, то ли давая понять, что не сдох, но и уходить не собирается тоже, стоять вот так было очень и очень легко.
С Джерри всегда было легко. Во всем. В затяжных походах по барам, в баварских охотничьих домиках, где можно было, страшно напиваясь, раз за разом воскрешать байки из общего прошлого, и в конторе «Хоффманн, Хоффманн и Майер», где сам Майер здорово, если появлялся раз или два в год, было легко по-особому. Регулярно задерживаясь на работе, вместо того, чтобы к утру возвращаться домой, Абрахам Хоффманн имел привычку устраивать себе ночевку в кабинете Роджера Майера, в необжитом и ощутимо пустом, зато… Похоже, для Абрахама Хоффманна Роджер Майер был воплощением абсолютной свободы. Свободы, о существовании которой до встречи с Майером Хоффманну было вообще невдомек.
Жаль только, Роджера Майера Абрахам Хоффманн несомненно когда-нибудь переживет. Правда, не сегодня. И не завтра. И, если кому-то там сверху будет угодно, не в ближайшие лет сто.
— Спасибо, Джерри, ты настоящий друг, не надо сугроб, — отстраняясь от Джерри, растирая лицо ладонями, отрицательно мотнул головой Хоффманн. — Я в порядке. Более-менее в порядке. И ты именно там, где нужно. Что я должен сделать? Найти лимон? У меня нет лимона. Но можно осторожно ограбить супермаркет. Я, конечно, не сторонник ограбления супермаркетов, но я – ангельский потомок, а когда ангельским потомкам снисходить до мирские сует, как не под Рождество?
Сразу после похорон, едва распрощавшись с отцом Бьёрманом, Абрахам Хоффманн, напившись до полуобморока, задался целью отпилить себе сперва левое, потом правое крыло, и в результате сломал оба. Однако способность к телепортации все еще оставалась при нем, а значит – лимон, сука!
Чего бы это ему не стоило, он раздобудет ебучий лимон![icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]

— Лимон. Просто лимон, — утвердительно кивнул Хоффманн, заправляя рубаху в штаны, припоминая, что на улице – холодно, и ему понадобятся какое-нибудь пальто и какая-нибудь обувь.
— А еще кошачий корм, кошачий лоток, некоторое количество туалетной бумаги и, может быть, Феррари California Spyder красного цвета с откидным верхом. О таком, между прочим, я мечтал с 1961 года, — сплевывая на ладонь и приглаживая назад волосы, чистосердечно признался Хоффманн, ощущая, как сильно и остро в его жизни не хватает кожаных курток, солнцезащитных очков, гонок по бездорожью и пьянящей свободы, которую – до встречи с Роджером Майером – он не испытывал с 1430-какого-то года.
«Прошлое прошлому», — решил про себя Хоффманн, слыша, как собственное сердце, в отличие от оборотнического, колотится с частотой отбойного молотка в руках истерзанного похмельем дорожного рабочего, и чувствуя тот самый эмоциональный подъем, в состоянии которого мог свернуть горы, спасти мир, искоренить род людской и, совратив каждую поочередно или всех скопом, женить на себе целый легион боцманских дочек. Для чего? Потому что здесь и сейчас был свободен, а свобода рождает глупость и неосторожность.
— Подожди, я оденусь, — предупредил Хоффманн, дергаясь к лестнице и замирая, схватившись за поручень. — Слушай, если хочешь, можем оставить котенка в комнате Анны. Там я ничего не трогал. В смысле комната как комната – с кроватью, пледом, без опасных острых углов и поджидающих в самых коварных местах битых стекол…
Комнату Анны он хотел, но тронуть не смог. Это было бы слишком подло. Да, пожалуй, Хоффманн любил дочь. Очень неумело и очень по-своему.
— А если боишься запятнать репутацию славой похитителя лимонов, можешь взять мой шарф – черный такой – и обмотать им морду. Или прорезать в нем пару дырок и превратиться в неуловимого мистера Зорро. Решай пока, я быстро!

— Говорил же, я быстро, — триумфально возвестил Хоффманн, спускаясь по лестнице, теперь – в черных ботинках, в черном пальто и с шарфом на шее, впрочем, не черным, а серым в тонкую темно-синюю, едва различимую на плотной шерсти полоску.
— Держись крепко. Я немного нетрезв, в системе навигации возможны сбои, — предупредил Хоффманн, протягивая Джерри правую руку опущенной вниз ладонью. — И большая просьба: давай-ка думать о хорошем.

— Черт, — чертыхнулся Абрахам Хоффманн, когда в нос ударил едкий, соленый запах зимнего моря.
Здесь, на узком пляже Милаццо, каменистом и довольно промозглом, Рождество уже наступило и красная лента заката над чернильно-изумрудной водой говорила о том, что еще час-полтора и город, несомненно, проснется.
— Знаешь, Джерри, — оборачиваясь к оборотню, задумчиво закусил нижнюю губу Хоффманн. — В следующий раз, когда надумаем ограбить кого-нибудь, лучше воспользуемся метро.
И все-таки, в отличие от всегда такого суетливого и шумного Нью-Йорка, здесь круглый год, в любой век, было нестерпимо спокойно.
— Знакомься, Джерри, порт Милаццо. Моя историческая родина. Понятия не имею, какого хрена нас сюда занесло. Я ведь ненавижу море.[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]

— Боюсь, Джерри, сейчас не сезон, — опустив плечи, драматически вздохнул Хоффманн, глядя строго себе под ноги, но с таким озадаченным видом, будто бы вот-вот ожидал вместо черных мысков ботинок увидеть грациозный русалочий хвост:
— Видишь ли, в дикой природе жирные пиццы – с нежной текстурой и румяной корочкой – отпочковываются от диталини, таких ма-а-аленьких макаронинок, к майским календам или чуть позже, а сейчас декабрь и маленькие макаронинки сами еще не отпочковались от соцветий средиземноморской рикотты. Филогенез сицилийской кухни – процесс многогранный и тонкий. Что за стереотипы, Джерри? Пицца?! Фу! Клишировано и пошло! — усмехнулся Абрахам Хоффманн или, быть может, Абеле, полужид, полу-неизвестно кто, родителям которого, безусловно, стоило к смешению генофондов проработать более прагматичный подход. Например, отказаться от такого смешения вовсе.
Он сам не помнил, когда это жестом, на всех языках мира означающем «стоп», выставил левую руку раскрытой ладонью к морю, но помнил, как между «стереотипы» и «пошло» неожиданно для себя вздрогнул – ладонь выглядела неуместно, лишне, пугающе чужеродно. Нет, ладонь была обыкновенной, человеческой и очень хорошо знакомой, неуместным, лишним и чужеродным был сам по себе Хоффманн – слишком бледный, слишком старый, слишком потрепанный, слишком не похожий на сохраненный где-то глубоко в памяти образ себя прошлого, а потому с пейзажами исторической родины гармонирующий не больше, чем распятый по канону Христос – с версией о собственной гибели от пулеметной очереди.
— И раз уж такое дело, — пряча обе ладони по карманам пальто, взгляд – в изумрудно-чернильное море, тихо и, кажется, доверительно заговорил Хоффманн:
— Главным блюдом моего детства был хлеб, омываемый желудочным соком, и периодически – морской еж. Знаешь, Джерри, я тебя обманул с дочкой боцмана. Нет, Алесса в моей жизни была и наша любовь наверняка могла бы преодолеть все, только ненавистью к морю я разжился гораздо раньше встречи с ее отцом. История скучная, без мидий и мафиози, но если тебе интересно… Мне было лет десять, может, немногим больше. В город пришла оспа. Разумеется, версию о взаимосвязи оспы с… м-м-м, допустим, каким-нибудь торговым флотом не рассматривал никто, да и зачем, когда прямо у тебя под боком целая община разносчиков всех бедствий рода людского - коварных богопротивных жидов. Начались погромы. Мой дом вместе с моим же отцом сгорел первым. Потом еще дом, и еще дом… А когда… м-м-м… толпе выразителей народной воли стало очевидно, что огню, в общем-то, глубоко похер, чей перед ним дом – мерзкой жидовьей морды или мерзкой, но не жидовьей, кто-то из выразителей народной воли предложил, скажем так, отправить жидов на родину. Причем по воде. Причем без лодок. Да и зачем жидам лодки? У Моисея же получилось провести свой народ по дну морскому, как не по дну морскому, вот и среди нас наверняка отыщется такой, перед кем воды расступятся и… Пожалуй, ту часть истории, где связанные по рукам и ногам люди гибли в страшной агонии, я пропущу. Ту часть, где и как я не утоп – тоже… Скажу: на самом деле сицилийцы – люди гостеприимные и добрые… Мыслей о мести у меня не было. Была злость. На себя, потому что оказался слишком слаб, чтобы спасти отца, и на отца, потому что оказался слишком слаб, чтобы спасти меня. И сейчас я тоже злюсь, Джерри, — скрипнул зубами Эйб, в очередной раз чувствуя себя распоследней сволочью:
— Потому что даже не спросил, как у тебя дела, чем ты сейчас живешь, что из себя представляют результаты твой работы за последние полгода, и где бы ты хотел очутиться сейчас вместо этого поганого пляжа рядом с — да, признаю, довольно симпатичным, — но крайне неприятным мной.
Конечно, в воображении Хоффманна Роджер Майер был воплощенной свободой, а потому с реальным Роджером Майером почти не имел ничего общего. Из них двоих по-настоящему свободен не был никогда и никто. А значит – самое время попробовать.
— Кстати, я ведь и лимоны терпеть могу. Но это совершенно другая история.
Да и рассказанная только что была отнюдь не самой паршивой из богатого на события прошлого Хоффманна.[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]

— Уже девять? Ого! — неподдельно удивился Хоффманн, одной рукой перехватывая утиную голень, другой – привычно зализывая назад не успевшие просохнуть до конца волосы.
Инцидент с пролитой на штаны бутылкой соуса, конечно, несколько уронил собственный авторитет в глазах Хоффманна, но в целом он великолепно справился с ролью шеф-повара, а возможность принять душ и вовсе – сказалась на самочувствии самым расчудесным образом.
Глядя на убегающую в сток воду, Эйб зачем-то – скорее рефлекторно, чем предумышленно или хотя бы осознанно – воскрешал в памяти лица гостей из прошлого и представлял, как все эти в большинстве своем далеко не самые приятные образы, вслед за водой утекая в сток, дрейфуют по канализационным волнам с прочими бытовыми отходами. Подобное, так сказать, к подобному.
Впрочем, ни Софии, ни замученных сицилийским гостеприимством жидов среди них не было, и это позволяло надеяться, что ближайшую ночь он все-таки выспится и даже не мордой в стол.
— Насчет остального, м-м-м, надеюсь, ты не обидишься, Джерри, если я не стану уточнять подробности? — извиняюще поморщился Хоффманн, обнаруживая, что он не голоден и на какую-то долю секунды всерьез подумывая, уж не засунуть ли утиную ногу в карман халата, по всей видимости, позаимствованного из гостевого набора гостиничного же номера. Путешествовал Джерри, как помнится, со вкусом, регулярно и много.
— А удостоверение охотника – это, конечно, здорово, — добавил Хоффманн, возвращая утиную ногу обратно на тарелку и поглядывая на сопящую из-под его пальто вполне всем довольную черную кошачью морду.
— Не помню, рассказывал ли я, в детстве у нас с отцом жило пять или шесть кошек. Самым грозным был Мессер Мокрый Нос. Этот мне чем-то его напомнил. Правда, Мессер был рыжим, а твой черный… но имя-то ему все равно нужно?
Похоже, после всех этих разговоров о прошлом, от которых с души воротило, а потому оторваться от них было решительно невозможно, он совсем позабыл, что значит быть гостем чужого дома, и начинал чувствовать какую-то подозрительную, не слишком характерную для себя неловкость.
— Должен признаться, это – самое странное Рождество из всех, что у меня были, — счел необходимым дополнить Абрахам Хоффманн, откидываясь на спинку дивана и сцепляя пальцы на груди в замок:
— Странное – не значит «плохое». Со скидкой на все произошедшее до, можно сказать – наоборот. И, если у тебя не найдется варианта получше, я бы предложил назвать кота Лимон. Ну а что – как по мне, не самое плохое имя для нашего маленького gattino*. А ты сам как думаешь, micio micio! — кис-кискнул Хоффманн, что результата, однако, не возымело. Котенок как дремал, так и продолжил дремать под пальто.
— А еще я должен сказать тебе спасибо, Джерри. Просто так. Без повода. За все.
_________________________
* - котенок (итал.)[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]