— Здравствуйте, меня зовут мисс Люсьен Бежо, — с порога представилась очень высокая, очень худая и плоская блондинка с невыразительно бледным лицом, словно секатор из отдела товаров для дома – в черную пластиковую упаковку, обернутая в гладкую, как линолеум, то ли в атласную, то ли в шелковую блузу ультрамодного в 1880-е годы фасона и, в целом, с головы до ног будто бы срисованная с гадких фантазий Эдгара Алана По:
— И я психо… — хотела было продолжить Люсьен Бежо, тонкими длинными пальцами поправляя верхнюю из миллиона перламутрово-розовых пуговиц, застегнутых под самое горло.
Но не продолжила.
— Доброе утро, мисс Люсьен Бежо, — со всей возможной в максимально стесненных условиях грациозностью скалолаза от Бога, просачиваясь между дверным косяком и левой стороной психолога, вежливо поздоровался сенатор Натаниэль Хоффманн, с легкой неудовлетворенностью отмечая, что мисс Бежо выше его где-то на голову.
— Однако в ваших услугах мы пока не заинтересованы. Спасибо за помощь, увидимся еще.
— А вы, собственно, кто? — глядя сверху вниз на сенатора Натаниэля Хоффманна, скривила узкую лисью мордочку мисс - хотя «госпожа» несколько более полно соответствовало образу – Бежо.
— Друг семьи, почти родственник, до свидания, всего хорошего, по поводу компенсации за причиненные неудобства можете обратиться в приемную сенатора Натаниэля Хоффманна. Еще раз: до свидания, всего хорошего… Тесса, — захлопывая дверь за госпожой психологом, тихо-тихо произнес Хоффманн. Кажется, с момента, когда Тереза Дейтон закрылась руками и вскрикнула, прошло не менее полугода.
— Шон, Ингрид, Дэни мертвы, их убили, ч-ч-черт, — скороговоркой выпалил Хоффманн, будто перечисляя всех претендентов на звание вóды. — А теперь убери руки и посмотри на меня. Просто посмотри на меня, ладно?
Он не торопил ее, и ждать был готов, сколько угодно долго.
Правая половина сенатора Натаниэля Хоффманна – черный ботинок с налипшей по краю подошвы землей, брючина, рукав коричневой кожаной куртки, щека и волосы – были либо в непонятных подтеках, либо откровенно мокрыми. Странно, потому что утро, как и ночь до него, выдались сухими, безветренными и теплыми.

— Алло? — сквозь зевоту, нехотя отвечая на звонок, разлепил глаза сенатор Натаниэль Хоффманн, с ужасом понимая, что время – три часа ночи, и что все его беды – от чрезвычайно серьезного подхода к исполнению профессионального долга или, что тоже выглядело правдоподобно, от отсутствия в доме снотворного, специально разработанного для усмирения особо крупных гужевых пород – лошадей, буйволов, верблюдов, одногорбых или двугорбых... Привычка убирать телефон в сейф после работы тоже могла бы значительно облегчить жизнь, продлевая сладкие моменты отдыха. А, впрочем, и вариант с самоубийством Хоффманн готов был рассмотреть вполне благосклонно. На безрыбье, как говорится, и большеротый сом – очаровательная красотка.
Стоп. Какое самоубийство?
— Так, повтори, пожалуйста, я ничего не понял, — растирая переносицу, поднимаясь с постели и опуская ноги на пол, ничего не понимающе повторил Хоффманн, сильно радуясь, что сегодня спал в одиночестве.
Звонили из офиса окружного прокурора. Звонили посреди ночи, и если это не было тревожным звонком, страшно представить, что тогда им могло быть.
— Так, Трэвис, давай-ка я сам попробую: судья Дейтон мертв. Его убили? Он застрелился? Ага… работает коронер. Нет-нет-нет, погоди… Погоди, твою мать, постой! Да… Да, я понимаю… понимаю, ты всего лишь младший помощник прокурора и в это время года сон младшим помощникам прокуроров как никогда способствует карьерному росту, но я, Трэвис, представь себе, тоже живой и… Нет, я уверен, у Дейтонов двое детей: мальчик поменьше, девочка побольше. Да, двое, нет, не трое. Старшего сына у них нет. Есть старшая дочь – да, та самая девочка, которая побольше. Как шесть тел?.. То есть пять? Прости, Трэвис, я ни хрена не понял. Сейчас выеду. И да, Трэвис, я понимаю. Со смертью судьи Дейтона двенадцать дел «Бруклинской троицы» перейдут к другому судье. Не исключаю, что к Степмтону и, согласен, мы в жопе… Как не выезжать? Охо-хо! Пусть хоть кто-то попробует остановить меня! Пусть хоть кто-то попробует!
На самом деле он планировал обуть кроссовки, потом вспомнил, что у него нет кроссовок, и наконец-то осознал, что именно произошло. Сердце сказало «бом!» и на пару мгновений решило взять краткосрочный отпуск.

— Только не говори мне, что тот парень у живой изгороди блюет, — стоя на лужайке перед загородным домом окружного судьи верховного суда штата Нью-Йорк Шона Дейтона, раскурил сигарету сенатор Натаниэль Хоффманн, возвращая пачку одному из спецов Александра Лестера, звали которого то ли Роб, то ли Боб, то ли как-то похоже.
— Не блюет, он оборотень – вынюхивает.
— Понятно. Значит, в дом меня не пустят?
— Нет, мистер Хоффманн, не пустят, — очень спокойно заверил то ли Роб, то ли Боб.
— А если попробую?
— Попробовать можете.
— Тем не менее, не стану, поскольку являюсь законопослушным гражданином, кардиналом, а также сенатором, — затягиваясь, подвел итог законопослушный гражданин, кардинал и сенатор Натаниэль Хоффманн.
— Полагаю, все именно так, мистер Хоффманн.
От световой какофонии проблесковых маячков полицейский машин и машин скорой помощи мутило и хотелось составить компанию неблюющему оборотню.
— Что здесь произошло?
— А вот эту информацию я…
— …разглашать не уполномочен. Ну хорошо. А если вспомним, что моя фирма представляет интересы семьи Дейтонов?
— Сэр, я…
— Первоклассный специалист и отменно выполняешь свою работу. Шон Дейтон был моим другом, и я, так или иначе, узнаю все. Сейчас от тебя или чуть позже от кого-то другого. Давай побережем время друг друга и побудем первоклассными специалистами, отменно выполняющими свою работу, к нашей с тобой обоюдной пользе. Повторить вопрос?
— Трое Дейтонов убиты, — вздохнул РобоБоб, протягивая Хоффманну вторую сигарету вместо первой с непонятно когда успевшим обуглиться фильтром. — Мужчина, женщина, мальчик. На всех трех телах следы укусов. Еще два трупа, очевидно, принадлежат нападавшим. Один из очевидно нападавших выжил, сейчас его доставляют в госпиталь. По предварительным данным, причина смерти всех пятерых – огнестрельные ранения. Пока на этом все.
— А что с Терезой? Старшей дочерью Дейтонов?
— Выясняем, — пожал плечами РобоБоб, кивнул и на полтора часа оставил Хоффманна подпирать воздух на лужайке перед загородным домом окружного судьи верховного суда штата Нью-Йорк Шона Дейтона в одиночестве.
— Тереза Дейтон в участке… Запишите или так запомните?
— Запомню, — приготовился запоминать Хоффманн, когда автоматическая система полива газона Шона Дейтона неожиданно сработала, окатив РобоБоба и сенатора Натаниэля Хоффманна волной унижения, фильтрованной воды и холода.

— Я не знаю, кто это сделал, — неотрывно глядя на Терезу Дейтон, с абсолютным хладнокровием сообщил Хоффманн. — Но я выясню. А пока мне бы очень хотелось понять, что произошло с тобой?
В правом ботинке подозрительно хлюпало, в правом нагрудном кармане источала редкостную вонь горсть крохотных, похожих на сплюснутые гильзы, окурков и одна сигарета с обожженным фильтром, потому не раскуренная толком.
— Тесса, тебя… изнасиловали? Ч-ч-ч-черт!
А ведь он помнил ее совсем маленькой – шустрым, шкодливым, жутко большеглазым ребенком.
Тяжелее всего было смотреть на эту порванную футболку с невыносимо жизнерадостным единорогом.

Отредактировано Nathaniel Hoffmann (2021-04-08 10:10:16)

Ага, упала. С лестницы. Спасибо, хоть не поскользнулась на банановой кожуре.
А, впрочем…
— Ну, как знаешь, можем и тут посидеть, — позволяя Терезе Дейтон шаг за шагом, ступень за ступенью начать этот путь по лестнице, как правило, безуспешной борьбы с трагедией, шумно вздохнул Эл, сползая на пол вслед за Тессой, аккуратно приобнимая за плечи, кривясь с видом опороченной добродетели – пахло от него, как от забытой на ночь под дождем пепельницы. Ничего не поделаешь, избавляться от окурков на месте жестокой расправы над семьей Дейтонов было бы верхом некомпетентности, выбросить перед участком или по волшебству растворить в воздухе – забыл, вот так обыкновенно – по-человечески. Может быть, в спешке; может быть, по причине год из года все старательнее отвоевывающей свое деменции.
— Еще, конечно, можем пригласить мисс Бежо, и тогда разрыдаемся вместе. В целом, неплохая идея. Принести одеяло? А то замерзнем.
Звонить на один из пока не заблокированных номеров Дейтонов было бы пиком жестокосердия. Не из-за тишины в трубке. Напротив – потому что кто-то из полицейских экспертов на звонок обязательно бы ответил. А он знал, как жутко, погребая тебя под собой, разваливается вселенная в миг между собственным глухо-надтреснутым «алло?» и последующим «добрый день, с вами говорит…» — нет, не автоответчик, вполне живой человек, правда, от этой благой вести рухнувший на душу Эверест ни на дюйм не становился меньше и ни на грамм — легче.

— Слушай, я возьму еще сигарету? — прокручивая в ухе мизинцем, по-собачьи мотнул головой Эл, попутно от души пиная один из автоматических распылителей на лужайке судьи Дейтона.
В правом ботинке хлюпнуло, ногу обдало свежестью.
— Берите больше, а этого делать не следовало, — вытаскивая из пачки и передавая Хоффманну несколько сигарет, вздохнул РобоБоб из спецотдела Александра Лестера.
— Знаю. Ну и последнее – как Тереза Дейтон оказалась в участке?
— Если без конкретики, — вслед за пучком LM Red протягивая Хоффманну зажигалку и с любопытством поглядывая, как тот раскуривает сигарету, выгнул брови РобоБоб из спецотдела Александра Лестера:
— Какая-то… мутная история с отелем.
— С отелем? — риторически переспросил Эл, вместе с едким, пробивающим до затылочной кости черепа вкусом не с той стороны раскуренной сигареты, ощущая ползущую от лопаток, по хребту - вверх волну тревоги и некого предвосхищения - такого же расплывчатого, бесформенного и даже рассеянного, как за 1938 лет до этого – очертания облачка на горизонте жителей тихого городка Помпеи.
«Отель + молодая девушка» = сочетание, как не крути, скверное.

— Или можем поехать ко мне, — по-прежнему обнимая Терезу за плечи и ничего не делая, мимоходом предложил Эл, вспоминая зачем-то, как в один зимний предрождественский день – тот самый, когда мир не досчитался Софии Вессер, точно также долго-долго засиживал штаны в гостиной, глядя в новенький, запакованный в полиэтилен торшер, обнимая тихую, безжизненную, как статуэтка, Анну за деревянные плечи и ничего, ничегошеньки не делал.
Больше моментов, хоть отдаленно похожих на семейные посиделки, в их жизни не было. Тогда Анна Хоффманн окончательно повзрослела, а буквально через пару дней Абрахам Хоффманн III, в очередной раз демонстрируя высший пилотаж стратегического мышления, выставил Анну за дверь, как какую-нибудь симпатичную вещь, которую приобрел в спешке, но сколько бы ни вертел, так и не смог разгадать ее истинного предназначения.
Инструкции в комплекте не было.
— Сможешь выспаться, если проголодалась – можем поесть. Выпить чая или… чего-то покрепче.
Она – не его дочь, и давно не в том возрасте, когда плохое настроение способны исправить конфеты.
— Потом или в процессе – расскажешь, что с тобой случилось на самом деле. Я – адвокат, я… вообще-то не должен спаивать несовершеннолетних, да и легче тебе не станет, но иногда нужно просто отвлечься.
Слякоть в ботинке причиняла почти невыносимые мучения, и это было лучшим из ощущений, на которые он мог надеяться, минимум, на ближайший месяц.
— С непривычки может вырвать, конечно, н-ну, думаю, ты уже большая девочка.
На самом деле Хоффманн любил детей. Чужих детей – таких, как маленькая Тереза Дейтон, чьи сопли, слезы, истерики, пластырь на разбитых коленках были частью мира семьи Дейтонов, но не их с Тессой. Их мир был совершенен – мир, казалось бы, вечных красно-белых конфет и волшебства, состоящего из мошенничества.
Жаль, чужие дети тоже всегда взрослеют.
— И расскажешь, кто именно это с тобой сделал.

Волки!
… «ну ты и сволочь!», — мысленно осек себя сенатор Натаниэль Хоффманн, за секунду до – искренне сожалея, что жизни семьи Дейтонов оборвала не автокатастрофа со школьным автобусом.
Волки!
…не теракт в вагоне метро, не спущенное колесо, не олень на дороге.
Волки! Получается, это были волки. Санитары леса и падальщики большого города.
«А мог бы догадаться!», — запоздало догадался сенатор Натаниэль Хоффманн, позволяя Терезе Дейтон корчиться у его ног, бесконечно счастливый возможности не видеть исполосованного дырами и синяками на коже единорога с дурацкой футболки.
Корчиться под тяжестью мира, лишенного функции перемотки, не раз и не два приходилось и ему тоже.
Вероятно, это было смешно, а, вероятно, — не смешно вовсе: в любом из миров, в этом, жестоком, или в том, красно-полосато-конфетном с неотличимыми от волшебства фокусами, боль – она ведь, как коробка с любимым мороженным: не отпустит, пока не выскребешь всю до дна, до последней ложки и не пресытишься ей до рвоты.
Вмешиваться в мучения Терезы Дейтон было бы прямым нарушением ее гражданских прав и свобод. Да, ей было плохо, но это «плохо» было ее собственным.
Волки.
Он мог догадаться. Должен был – там, на лужайке перед загородным домом семьи Дейтонов, всего-навсего чуть внимательнее — между «щелк!» зажигалкой и «щелк!» зажигалкой — слушая РобоБоба из антитеррористического отдела «ОсЭкс». Однако не догадался. Был чересчур увлечен кадрами кинохроники прошлых взлетов и предстоящих падений сенатора Натаниэля Хоффманна.
— Волки? Вот об этом, Тесса, мы обязательно поговорим… позже, — не спеша лезть в чужую коробку с мороженным без спроса и даже без ложки, заверил сенатор Натаниэль Хоффманн, усаживаясь рядом с Терезой Дейтон, приобнимая за плечи снова и думая о том, какие все-таки пушистые у нее волосы:
— Обещаю, мы выясним все.
«И обязательно покараем виновных», — невесело усмехнулся про себя сенатор Натаниэль Хоффманн, обыкновенно не изменявшей привычке держать данное в трезвом уме слово.
Похоже, семью Дейтонов убил именно он.

— Стоп! Достаточно.
На экране во всю стену конференц-зала приемной сенатора Натаниэля Хоффманна, непосредственно за спиной сенатора Натаниэля Хоффманна, застыло бледное, слегка небритое лицо мужчины неопределенного возраста.
— Говорю же, дело «Бруклинской троицы» у судьи Дейтона – это прямо-таки дар божий, —  опуская локти на стол и складывая пальцы перед собой домиком, игриво пожал плечами сенатор Натаниэль Хоффманн, глядя во все глаза на младшего помощника окружного прокурора Трэвиса Девенпорта.
— Божий? — выразительно изогнул рыжеватую бровь Трэвис «младший помощник прокурора» Девенпорт, прямоугольное, тусклое, смазанное, как свежий натюрморт под жопой художника, лицо которого казалось лицом существа вообще абсолютно без возраста. Без совести и даже – без пола.
— Высокая же у вас самооценка, сенатор Хоффманн, — мельком улыбнулся Трэвис «младший помощник прокурора» Девенпорт, теперь внимательно рассматривая застывшее на всю ширину экрана лицо мужчины со взглядом животного.
— Высокая самооценка? — едва сдерживаясь, чтобы не запустить запись по новой, склонил голову набок сенатор Натаниэль Хоффманн. Помимо них двоих в зале, рассчитанном на плюс-минус пятнадцать персон, не было никого живого.
— Ну, высокая – это, смотря по сравнению с чем, мистер Девенпорт. Видимо, вы еще плохо знакомы с моим человеколюбием и чувством долга, —  в свою очередь дернул бровями сенатор Натаниэль Хоффманн:
— Бенджамин Майлз, наблюдать которого вы можете за моей спиной, и с которым, вероятно, уже имели счастье побывать в одной комнате, террорист. Вместе с братьями Эдвардом и Питером Баркерами они грозились сделать 4 июля 2017 года самым незабываемым в истории нашего любимого города, а, может, и всего штата Нью-Йорк. Моего штата Нью-Йорк, мистер Девенпорт, понимаете? Моего!
— Понимаю, сенатор Хоффманн, — понимающе кивнул Трэвис «младший помощник прокурора» Девенпорт, буравя глазами цвета жженного сахара экран поверх макушки сенатора Натаниэля Хоффманна:
— И сколько вы хотите для каждого: пожизненное? Два пожизненных? Три пожизненных?
— Ни одного, — широко осклабился сенатор Натаниэль Хоффманн. — Наоборот! На время следствия мне необходимо, чтобы всю троицу выпустили под залог! Да, вы не ослышались, на свободу!
— Невозможно!
— О-о-о! Представьте, еще как возможно! Видите ли, мистер Девенпорт, эта троица, эта троица оборотней – так, хвостик, исполнители, рядовые вербовщики, а я хочу видеть на своем столе… прямо на том месте, где сейчас ваши ладони, мистер Девенпорт, голову большого босса…
— Зачем вам это?
— Ну как «зачем»? Я, помнится, уже говорил вам про мои безмерное человеколюбие и гипертрофированное чувства долга? Говорил. Ну вот. Вдобавок я добрый, люблю людей, мир – миру, счастье каждому дому.
— Хорошо, перефразирую: что со всего этого получу я лично и офис окружно…
— Для начала просто поверьте – куда больше, чем судья Дейтон, — без прежнего запала в голосе продолжил сенатор Натаниэль Хоффманн.
— Действительно, — сцепил пальцы на груди в замок младший помощник прокурора. — А что с этого получит судья Дейтон?
— Каплю, если сравнивать мою или вашу выгоду с морем: возможность сделать чуть-чуть безопаснее если не эту страну в целом, то хотя бы этот отдельно взятый наш с вами любимый город.
— И всего лишь?
— И всего лишь. Понимаете, это мы с вами, мистер Девенпорт, вампир и нефилим соответственно, - мерзкие долгоживущие чудовища. Судья Шон Дейтон, конечно, входит в число посвященных, но! Он – человек. Обыкновенный человек. Здесь у него семья, подрастают сынишка и дочь. Дочери – семнадцать, сынишке – семь. Согласитесь, уже что-то!
— Хм-м… При всем моем уважении, сенатор или, если хотите, кардинал Хоффманн…
— Ладно-ладно-ладно! — вскинул руки в примирительном жесте сенатор и кардинал Хоффманн. — Плюс ко всему – судья Дейтон кое-чем мне должен.
Когда они познакомились – будущий судья Дейтон и будущий сенатор Хоффманн, – первый был не женат, перспективен и молод, у второго – была дочь. Любимая дочь. Впрочем, чтобы принять это, к сожалению, давно чересчур взрослая.

Щелк! — щелкнул - нет, не кто-то зажигалкой, - дверной замок.
— Что вы делаете с девочкой, мистер Хоффма-ах! — как недавно сам Хоффманн, с порога возмутилась госпожа Бежо, поочередно глядя то на Хоффманна, то на двоих мужчин по бокам от нее – детектива, имя которого Хоффманн если и знал, то теперь – благополучно не помнил, и весьма неожиданного здесь и сейчас Трэвиса Девенпорта, младшего помощника прокурора.
— Одну минуту! — угрожающе тыкнул в воздух левым указательным пальцем сенатор Натаниэль Хоффманн:
— Слушай, ты дрожишь и, я думаю, все же замерзла, — возвращаясь к Тессе, шмыгая носом, вздохнул сенатор Натаниэль Хоффманн, скидывая вонючую куртку на пол, снимая фланелевую рубашку в широкую красно-бело-сине-черную клетку или скорее в полоску и, убеждаясь, что собственная футболка под ней скупо белая, без всяких могущих опорочить репутацию сенатора Натаниэля Хоффманна надписей и/или принтов, набрасывая клетчато-полосатую рубашку на спину Терезы Дейтон.
Ну как на спину? Краешком еще и на голову.
— Что вы делаете? Мистер Хоффманн! — повторно возмутилась госпожа Бежо, кривя породистую лисью мордочку.
— Что я делаю? — соразмерно возмущениям госпожи Бежо, возмутился сенатор Натаниэль Хоффманн. — Представляю интересы и защищаю права мисс Терезы Дейтон! А… по поводу компенсации за испорченную обувь – ну… вы поняли – можете обратиться в приемную сенатора Натаниэля Хоффманна.
— Сенатор Хоффманн, — облизнул губы Трэвис «младший помощник прокурора» Девенпорт, делая шаг на встречу Терезе и Хоффманну.
— Не сейчас! — рыкнул Хоффманн, подхватывая Тессу под мышки и помогая выпрямиться во весь рост.
— Конечно, я помогу тебе уйти отсюда, — как можно ласковее улыбнулся Эл, веря, что дочь судьи Дейтона все-таки сможет обрести в нем опору. — Пошли-пошли. Мы уходим! А все вопросы, — обернулся к троице сенатор Натаниэль Хоффманн.
— …можем направить в приемную сенатора Натаниэля Хоффманн, — констатировал Трэвис Девенпорт.
— Ст… — хотел было возразить детектив, имени которого Хоффманн не помнил.
— До вечера подождет, — перебил его младший помощник прокурора.
— Что творится! Что творится! - возмущалась мисс Бежо. — Нонсенс!

— Давай-ка попробуем вытереть чем-нибудь твои слезы, — вздрагивая, словно от холода, предложил сенатор Натаниэль Хоффманн, рассматривая лицо и осторожно, как что-то невероятное хрупкое, обхватывая обеими ладонями подбородок Терезы Дейтон.
Даже в свои семнадцать она была выше него.
— Платка у меня нет, так что…
— Стойте! — выныривая из участка, точно цапля по болоту, торопясь к парковке неуклюже ломкой походкой, вскрикнула госпожа Бежо, помахивая то ли кончиком веревки, то ли куском цепочки торчащим из сжатой в кулак над головой ладони. — Вы забыли! Это же ваше, мисс Дейтон?
— Твое? — глядя в серые, с по-детски широким лимбальным кольцом глаза Терезы Дейтон, поджал губы сенатор Натаниэль Хоффманн, вспоминая, как любил дарить ей, маленькой Тессе, леденцы и конфеты в красивой обертке, неподдельно и очень глупо надеясь, что искренняя по сути забота в адрес чужого ребенка когда-нибудь действительно сможет приуменьшить колоссальных размеров долг - любви, внимания, все той же заботы - перед ребенком собственным. 
— Будь осторожна.
С минуты на минуту на парковку должен был подъехать Себастьян Милфорд.
«Босс?», — совсем скоро по привычке наигранно возмутится Милфорд.
«Не сейчас!», — по привычке отмахнется Хоффманн, усаживаясь на заднее сиденье рядом с Терезой Дейтон и размышляя о том, что вне зависимости от красоты обертки все конфеты – одинаковое дерьмо.

«Щелк!», — курить хотелось почти до дрожи, и все-таки, когда, вслед за госпожой Бежо, из участка вышел Трэвис «младший помощник прокурора» Девенпорт, неся на вытянутой руке, как нечто сдохшее и смердящее подобающим образом, его куртку с практически целехонькой сигаретой в нагрудном кармане под кнопкой, вместо того, чтобы покинуть выдраинный почище котовьих яйц в сезон половой охоты салон Форда, забрать куртку, на одну-единственную сигарету - полминуты, едва ли дольше - оттягивая разговор с Терезой, объясниться перед Девенпортом или узнать от него что-то новое, сенатор Натаниэль Хоффманн демонстративно отвернулся от окна и, смерив ничего не видящим взглядом подголовник водительского кресла, сказал Милфорду:
— Трогай.
Похоже, совсем скоро его приемная превратится в бюро находок.
— Куда едем, босс?
— Домой.
Царапины от ногтей Терезы Дейтон вздулись и слегка почесывались. «Очень хорошо», — решил сенатор Натаниэль Хоффманн, позволяя им и дальше гореть на коже. В отличие от безмерного человеколюбия и гипертрофированного чувства долга, боль, даже самая крохотная, — чувство настоящее, живое, иногда ее можно потрогать.
При желании он умел воскрешать мертвых.

— Эл, вы когда-нибудь были женаты? — перекатывая в ладонях стакан с холодным домашним лимонадом, задала довольно неожиданный вопрос миссис Шон Дейтон.
Жаркий июльский полдень подсвечивал ореховые прядки ее волос ярким, искристым золотом. За садовым столиком на заднем дворе загородного дома семьи Дейтонов они были только вдвоем.
— Никогда, — честно соврал Хоффманн. Хотя не такая уж это была и ложь: Натаниэль Хоффманн, наспех изобретенный европейский сыночек одного из самых именитых юристов Нью-Йорка Абрахама Хоффманна III, женат действительно не был, обладал прозрачной, как стеклышко, совестью и до 2000 года, в целом, не существовал в природе.
То-то бы удивилась миссис Шон Дейтон, знай она, что друг их семьи Натаниэль Хоффманн на самом деле моложе ее дочери.
— А можно узнать, почему? — убирая за ухо искристо-золотую прядку волос, поинтересовалась очаровательная миссис Дейтон, и Хоффманн обнаружил, что, кажется, совсем не против обнаружить в ее вежливом любопытстве намеки на нечто большее.
Нельзя сказать, чтобы все его копии – а на протяжении без малого шести веков таких было чертовски много – питали особую слабость к этим вот изящно чистопородным красоткам, выдрессированным, как цирковой пудель с уложенной лаком для волос шерсткой. Однако его Крошка София была точно такой же и, надо отдать должное, заинтересованность в глазах дам с родословной Бурбонов доставляла ему крайне не скромное, ни с чем не сравнимое удовольствие.
Сам Хоффманн был беспородным настолько, насколько это вообще возможно.
— Некоторые рождены для семьи, некоторые – для работы, — коротко пожал плечами Натаниэль Хоффманн, скользя взглядом по левому безымянному пальцу миссис Ингрид Дейтон с тонким помолвочным и – потолще - обручальным кольцом:
— Я одиночка, Ингрид, к тому же серьезные отношения требуют… м-м-м… серьезных вложений с обеих сторон, а все, что могу дать я – это…
— Мне кажется, вы были бы прекрасным отцом…
— Кому салат? — раздался откуда-то из параллельной вселенной голос судьи Дейтона.
Маленькой Тессы нигде видно не было и это – здорово, потому что для проявления заботы в адрес чужого ребенка настроение у Хоффманна сейчас было чересчур взрослое.
Нет, он не имел привычки посягать на чужих жен, но прозрачная, как стеклышко совесть, временами так и просила оставить на ней парочку жирных разводов.

Вне зависимости от красоты обертки все конфеты – одинаковое дерьмо, как и обещал себе, думал сенатор Натаниэль Хоффманн, сосредоточенно вглядываясь в подголовник водительского кресла считай что под самым носом.
Портят зубы, вредят здоровью, в не опошленном большим миром сознании ребенка рождают ненужную уверенность в том, будто бы в самой херовой ситуации обязательно отыщется что-то хорошее.
И в самых херовых людях, наверное, тоже.
Терезу он слушал молча.
— Был, — не видя никакого смысла врать прямо в глаза Терезе Дейтон, согласно кивнул Хоффманн, рефлекторно подбирая упавший на сиденье кулон и какое-то время бессмысленно сжимая его в ладони.
— В дом мне, правда, попасть не удалось, но… как я понял со слов полицейского, их покусали, потом застрелили. Рано или поздно ты все равно это узнаешь – по всей видимости, стрелял твой отец. Не удивлюсь, если пули были серебряными. Ты ведь понимаешь, что волки… не просто волки, и этот твой…
— Все она понимает, — по традиции без спроса счел необходимым вставить свой ценный комментарий Себастьян Милфорд.
— Слушай, не лезь, пожалуйста, — тихо попросил Хоффманн, крепче сжимая кулон в ладони – от остаточной магии в руке слегка подергивало.
— Потому что ее саму покусали…
— Да заткнись ты ради всего святого! — не выдерживая, рявкнул Хоффманн, закатывая глаза, чувствуя, как сердце бьется часто-часто и громко-громко, а еще понимая – помочь Терезе Дейтон он ничем, никогда не сможет.
— Как скажете, босс, — с омерзительным равнодушием пожал плечами Себастьян Милфорд, добавив едва различимым шепотом:
— Зато она жива и, если повезет, жить будет до-о-олго-долго.
— Милфорд!
— Все, больше ни слова.
— Тесса, — все так же рефлекторно засовывая кулон в карман штанов, раздул ноздри сенатор Натаниэль Хоффманн, протягивая ладонь к щеке Терезы и тут же одергивая. За боем сердца он почти не слышал ни одного из произносимых им слова:
— Ч-ч-черт! Обычно я говорю много, а тут… в общем, население нашего с тобой мира делится на две категории – люди и нелюди. Твой отец, брат, мама относились к первой, я, а теперь и ты – относимся ко второй. И, к сожалению, исправить это… это исправить невозможно.
— Быть оборотнем не так уж и плохо, — обиженно буркнул под нос Себастьян Милфорд.
— Ну, вообще, да, — поспешно кивнул Хоффманн, стараясь наскрести в себе хоть сколько-то этой фирменно показушной веселости:
— Из всех нелюдей оборотни – самые цивилизованные, например, в отличие от вампиров им не нужно пить кровь… что я несу, Господи…
— Нет-нет, продолжайте, босс, очень познавательно.
— Ты сволочь, Милфорд.
— Я же оборотень, — оборачиваясь к Тессе, подмигнул Себастьян Милфорд, притормаживая у одной из красно-кирпичных четырехэтажек, как и большинство зданий на Бруклинских высотах позапрошлого века постройки.
— Сегодня у меня никого, сможешь принять душ, переодеться… — выбираясь на улицу и придерживая дверь открытой, зачастил Натаниэль Хоффманн, понимая, что асфальт – грязный, Тесса – без обуви и что нести ее на руках – вероятно, тоже недопустимое ограничение свободы:
— Завтра вернутся мои жена с сыном. Джонни – чудесная женщина, она тебе поможет, а я, Тесса, найду и уничтожу тех, кто это с тобой сделал. Любишь сэндвичи с тунцом? Еще у меня должны быть чипсы и газировка.
Вафли, молоко, кофе, водка и почему-то катастрофически неистребимая совесть.
— Пойдем! А тебе, Милфорд, большое спасибо – свободен.

— Точно помощь не нужна, босс?
— Точно-точно, — похлопывая ладонью по капоту Форда, крепко зажмурился, постаял так секунду и широко распахнул глаза сенатор Натаниэль Хоффманн.
— Ну, как вам будет угодно, — скрипнул, затем почему-то клацнул зубами Себастьян Милфорд. — Отличного дня, босс.
— Тебе тоже.

— Два с тунцом и кола. Ваш заказ принят, мисс Дейтон, а десерта, пожалуй, не будет. Лопнешь, — совершенно спокойно произнес над самым ухом бьющейся в истерике Терезы Дейтон сенатор Натаниэль Хоффманн, наваливаясь сверху, обручем сцепляя руки над грудью и, может быть, над рогом единорога так и таким образом, чтобы лопатки Терезы Дейтон коснулись одна одной, чтобы руки со стесанными в кровь ладонями - угрожающе трепыхались в воздухе двумя не способными причинить вреда ни себе, ни ему флагштоками. Или даже этакими обездвиженными гипнозом кобрами.
Он затащит ее в дом. Затащит, чего бы оно не стоило.
— Ничего не происходит! — толкая входную, незапертую дверь спиной, переступая через порог, бросил напоследок, по счастью, редким в этот час прохожим сенатор Натаниэль Хоффманн, из всего случившегося позволяя редким в этот час прохожим запомнить разве что распьяно-пьяного почтальона, с упоением мочащегося на угол красно-кирпичного здания позапрошлого века постройки. Как и половина событий из жизни сенатора Натаниэля Хоффманна, почтальона - разумеется, не существующего в природе.
Пожалуй, он ожидал чего-то такого и вынужден был согласиться: видеть Терезу Дейтон по-звериному злой, готовой уничтожать на своем пути все живое и себя в числе прочего, было легче, понятнее и проще, чем – скорчившейся у его ног подросшей копией шустрого, шкодливого, жутко большеглазого ребенка, рисуемый воображением Хоффманна портрет которого с реальной маленькой Терезой Дейтон наверняка имел исключительно мало общего.
— Мою семью ты не съешь, я тебе не позволю, — протаскивая Терезу по коридору, вжимаясь щекой в висок, по-прежнему очень спокойно продолжил сенатор Натаниэль Хоффманн. — И чью бы то ни было еще. Ты очень устала, Тесса, очень устала, но я тебе помогу. Сейчас ты успокоишься.
Вылечить стесанные в кровь ладони будет ничуть не сложно, к другим синякам он не притронется.
— И ничего из этого ты не вспомнишь, — толкая очередную – на сей раз гостевой комнаты - дверь спиной, выдохнул в самое ухо Терезы Дейтон сенатор Натаниэль Хоффманн, пушистые волосы так и норовили залезть в нос и самым злодейским образом щекотали лоб и переносицу.
— Этого тоже: когда-то у меня была жена… другая жена, не Джонни… она застрелилась на моих глазах, на глазах нашей с ней дочери. Да, как понимаешь, у меня была дочь… Осторожно, тут порожек – береги ноги! Так вот, свою дочь я бросил, она - увлеклась наркотиками… Позже вылечилась… Но прожила недолго. Покончила с собой. Ох, и дорого бы я отдал за шанс обнять ее или чтобы она была жива, пусть не рядом, пусть где угодно… пусть бы и трижды оборотнем. К сожалению, такие, как мы с ней, не становятся оборотням… А после смерти от нас вообще ничего не остается. Кучка пепла на несколько часов. Ее могила – пустая, в могиле моей дочери нет ни-че-го… Она исчезла. Рассыпалась. Растворилась в воздухе. Навсегда. Пуф! И все… А у тебя впереди жизнь, Тесса, и ты научишься быть оборотнем. Вот часть про «быть оборотнем» обязательно запомни, —  затаскивая Терезу Дейтон на кровать, сглотнул сенатор Натаниэль Хоффманн, тяжело опускаясь на пол, на мягкий, приятный коврик.
— Себастьян Милфорд – гей. Его подружка – семь футов ростом, так что кто кого насилует – вопрос дискуссионный.
Она переживет это. И он переживет. Все переживут, за исключением и так покойной семьи Дейтонов.
— Наверное, мне стоит помочь с похоронами. В этом деле у меня неподражаемый опыт.

— Эл! Какого черта?! — задыхаясь от ирреальности происходящего, дал петуха судья Шон Дейтон, заставляя Натаниэля Хоффманна отлепиться от миссис Шон Дейтон в укромном уголочке между холодильником и кухонным столиком.
Оба - и мистер Хоффманн, и миссис Дейтон - были одеты, но вряд ли это служило смягчающим обстоятельством для всего остального.
— Что происходит? Ничего не происходит, — как всегда коротко пожал плечами друг семьи Дейтонов Натаниэль Хоффманн, неотрывно глядя в глаза судьи Шона Дейтона, через мгновение – пустые, как коробка печенья забытая на тумбочке в комнате с, минимум, одним ребенком.
С тех пор прошло лет восемь, и до самой своей смерти судья Дейтон даже не подозревал, в каком он неоплатном долгу перед сенатором Натаниэлем Хоффманном.
А долгов у него было много.

— Ты проспишься, Тесса, и мы попробуем проиграть этот разговор еще раз. Хотя сперва мне придется объяснить Джонни, какого дьявола тут происходит. Ну… она – умница, она все поймет… А потом я найду ублюдка, который это с тобой сделал… Потом мы – я, ты, Джонни, Джейкоб… куда-нибудь сходим. Тунец и кола. Тунец и кола.
Да, должно быть, сенатор Натаниэль Хоффманн был неплохим человеком, возможно, по-настоящему добрым и, вероятно, поэтому за все шесть веков ни в чью жизнь – ни в чужую, ни в собственную – не привнес ничего хорошего.
Маленький кулончик выкатился из кармана штанов, и Хоффманн пялился на него еще очень и очень долго.
Лет через двадцать или около того стащил с правой ноги ботинок, придирчиво осмотрел промокший насквозь носок, хмыкнул и запустил ботинком в далекую-предалекую сейчас стену перед собой, оставляя на бледно-голубых обоях некрасивый отпечаток грязи и красноватого оттенка блесток.
К приезду Джонни нужно не забыть сварить свежий кофе.