— Это очень неловкий момент, Джерри! Очень неловкий! — тыкая указательным пальцем в пространство на уровне груди партнера по «Хоффманн, Хоффман и прямолинейный блудливый пес», заявил тот из партнеров, который не был блудливым псом, даже не пытаясь сделать вид, будто бы нисколечко не смущен, и понимая во всю полноту набирающей обороты совести, что обделайся он перед окружным судом – ущерб для репутации был бы и в половину не такой же мощный.
— Ну прости, пожалуйста, за излишнюю откровенность! — обнажая в оскале оба ряда – и верхний, и нижний – не по возрасту белых зубов, драматически вскинул руки Абрахам Хоффманн, пару раз изображая в воздухе нечто чрезвычайно похожее на попытку разогнать атакующий рой пчел:
— Ты же сам хотел знать, что там у меня в башке… И что теперь? Не доволен? Отлично! Больше не скажу ни слова! Может быть. Когда-нибудь потом. А сейчас, Джерри, я расстроен! — страшно округлил глаза Хоффманн, глядя на Майера одновременно насмешливо и не слишком добро. — У меня трагедия, переоценка ценностей и кризис. Личностный. Плюс, предположительно, средневозрастной. Поэтому, если я хочу нести херню, я буду нести херню. Твое дело – либо слушать, раз сам попросил, либо не слушать и гнать меня вон. Поверь – не расстроюсь. Я и так вижу тебя раз или два в год, а это – подумать только! – не дает тебе право диктовать мне, что я должен делать, что я не должен делать и как мне вести себя в минуты… повышенной эмоциональной истощенности. Так что будь добр…
«Ну и что это такое, Абеле, а? Что это такое?», — задала единственно логичный вопрос та часть мозга, которая все-таки старалась свести к минимуму количество ситуаций, предполагающих прогрессирующее загрязнение штанов.
«Ничего, — мысленно еще разочек отхлестал себя по морде Хоффманн. — Ничего такого, что нельзя преодолеть или еще сильнее испортить».
— Будь добр и позволь мне хоть немного побыть собой. Ты же знаешь, я… А вообще я сам не знаю, — растирая переносицу, сглотнул Хоффманн. — От меня никто никогда не уходил… по крайней мере, по собственной воле и – уж поверь мне! – прямиком в гроб. Я правда расстроен и мне действительно сложно. А вариант, чтобы ты подарил Анне котенка, на самом деле очень хороший. Но ей самой сейчас, как никому другому, необходима… банальная, обыкновенная, доказывающая, что она – не лишний человек в мире забота и эта, как ее… эмоциональная вовлеченность, поэтому… Я заберу Лимона в офис. Там круглосуточная охрана, уборщицы… он будет счастлив, в тепле и всегда накормлен. И да, я бы хотел видеть тебя почаще, чем раз или два в год. Когда меня рядом со мной чересчур много, я превращаюсь в чудовище. Моему виду противопоказано одиночество. Этим я и убил Софию – невозможностью быть рядом с ней собой. Теперь, Джерри, — хлопнул себя по коленям Хоффманн. — Нам определенно нужна не кола, а водка. Рождество наступило. Мазаль тов![icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]

— Собрались как-то под Рождество два чудовища и давай спорить, чья чудовищность всех перечудовит… Попахивает анекдотом, а, Джерри, не находишь? — чувствуя, как в мире наконец-то — на сей раз уже точно — становится на одного относительно адекватного Абрахама Хоффманна III больше, выдохнул относительно адекватный Абрахам Хоффманн, сползая по спинке дивана, врезаясь коленями в журнальный столик, утыкаясь в грудь подбородком и глядя исключительно в пустующий перед собой воздух.
— Жаль, ты не умеешь стирать память. Можно было бы попытаться разыграть нашу сегодняшнюю встречу по-новому: я был бы гостеприимным хозяином, предложил бы сходить в бар, отметить заранее наступающий 1971 год. Шутил бы шутки, был бы остроумен, красноречив и харизматичен, как черт, — усмехнулся Хоффманн себе под нос, сцепляя пальцы в замок на уровне пояса. — И тебе бы не пришлось в очередной раз тыкать в меня своей чудовищностью. Роджер Майер – злобный сумасшедший оборотень! О, Господи! О, Господи! Кажется, для престарелых монстров мы с тобой, Джерри, натуры чрезвычайно впечатлительные и трогательные. Вот она какая, старость… Боюсь представить, что будет со мной через год – бридж, гольф, клуб садоводов? Я думал, с возрастом я становлюсь черствым, оказалось, годы добавляют мне не больше черствости, чем десяток шотов бурбона – решимости сохранить девственность студентке-первокурснице колледжа. А знаешь, что я ненавижу больше всего? Терять гребанный, сука, контроль! — без какой бы то ни было злобы пояснил Эйб Хоффманн, всеми силами стараясь не спугнуть этот потрясающий момент практически абсолютного внутреннего спокойствия.
— Но я ведь не могу контролировать все? Поэтому я всерьез подумывал отправить Анну в Европу, в какую-нибудь страшно дорогую частную школу. Проще говоря, да – я планировал избавиться от нее. Не так радикально, как София, само собой, но сценарий все тот же: я не хочу жить с ответственностью, которая оказалась для меня неподъемной. Я не хотел быть мужем я и не хочу быть отцом. Я хочу быть красноречивым, харизматичным монстром, каждый день проводящим в компании таких же монстров, потому что это – моя стихия, мне в ней хорошо… И тут появляетесь вы с Лимоном, и я понимаю, что… хочу… нет, не так – и я понимаю, что не хочу уже ничего. И не могу – тоже. Но это проходит, Джерри, безусловно, это проходит, — кивнул сам себе Хоффманн, все также глядя строго в пустующий перед собой воздух.
— Возможно, именно сегодня нам напиваться не стоит. Я же говорил, что знаю способы перечудовить такое неубиваемое чудовище, как я сам, да? Ну так вот – оба крыла у меня уже сломаны – нет-нет, ничего непоправимого, до следующей свадьбы всеобязательно заживет, но я действительно опасаюсь, как бы на не очень трезвую голову не начудовить что-нибудь катастрофически непоправимое с тобой. Последнюю пару дней я почти не помню. А это, Джерри, очень тревожный симптом.
[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]

Изредка, то есть не чаще, чем из жизни уходил кто-то, чью кончину он не подстегивал и даже предугадать не мог, Эйб Хоффманн начинал всерьез беспокоиться, насколько он все-таки безразличен и холоден к тем, кто, вероятно, находил какое-то удовольствие позаботиться, чтобы он, Эйб «Моему Виду Противопоказано Одиночество» Хоффманн, хорошо высыпался, был счастлив, улыбчив, одет с иголочки и сытно накормлен. Впрочем, дальше обеспокоенности дело не ладилось, Хоффманн засыпал и просыпал Хоффманном – все таким же на публику жизнелюбиво эгоистичным монстром, пределом мечтаний которого была, есть и будет перспектива густо увешать портретами собственной сицилийско-жидовьей морды весь – от Овального кабинета до кладовки уборщицы – Белый, мать его, дом.
Не напомни сам Майер об этом, вряд ли бы Хоффманн когда-нибудь вспомнил, что у Роджера есть дочь. Девочка. Почти подросток. Милый, хотелось верить – жизнелюбивый волчонок.
От оборотней рождаются оборотни.
В случае с нефилимами не было и не могло быть никакого «продолжения рода». Вот и Хоффманн не привел в мир свое подобие, он подарил миру очередное испуганное, запутанное, не знающее, что оно такое, а потому бесконечно уязвимое существо.
Никому из нефилимов не дано превзойти отцов, и Анна никогда не узнает радость полета, никогда не узнает, каково оно, жить до такой степени долго, что…
Да, пожалуй, однажды избыточная сентиментальность его убьет.
— Жизнь продолжается, — кивнул Хоффманн, отпивая глоток так услужливо подсунутой Майером колы. — От идеи с пансионатом я уже отказался. Во-первых, да, там действительно полно извращенцев. Во-вторых, у Анны сейчас такой возраст, когда ей необходимо быть с кем-то, кто понимает, что, скажем, внезапно подпаленный дом – это нормально в ее годы… Слушай, если я заночую у тебя на диване, ты же не против? Не хочу возвращаться туда…
«…где меня никто никогда не ждал, а теперь и подавно не ждет».
— И, знаешь, Джерри, мне кажется, в жизни нет смысла. Смысл иногда встречается в наших поступках, а еще в том, чтобы не спасовать, когда за все ошибки и достижения прошлого настоящее выставит счет.[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]

Дорога до дома была короткой. Удивительно, насколько короткой бывает дорога до дома, в котором, если и было когда-то, давно не осталось ничего, что было бы тебе дорого. Или кого-то.
— Иногда я думаю, отец Бьёрман, мы, люди, человечество во всем многообразии его народов – случайный, возможно, внебрачный, крайне нелюбимый ребенок, — наблюдая, как перекресток сменяется перекрестком, тихо заговорил Хоффманн. На острых лацканах черного шерстяного пальто белой паутинкой, похожей на первый, неокрепший лед, твердели кристаллики соли.
— Довольно правдоподобная теория, — согласно кивнул отец Бьёрман. В тусклом салоне Форда Фалькон его рыхлое собачье лицо казалось парафиновой маской с нечетким оттиском.
— Если что – я говорю о Боге, — осторожно пояснил Хоффманн, пряча руки в карманы пальто и размышляя о том, что в случае столкновения Форда с мусоровозом у него появится отличный шанс пробить головой лобовое стекло и уже совсем скоро обосноваться на каком-нибудь тропическом острове с омерзительным видом на море.
— Да, мистер, Хоффманн, я понял, что вы о Боге, — подтвердил отец Бьёрман. В небе – еще довольно-таки высоко – раздражающе бликовал ослепительно желтый блин солнца.
— Хм… Пожалуй, для священника у вас поразительно демократичный подход к Богу.
— Можете считать, мистер Хоффманн, мне повезло. В моем случае колоратка не перекрывает доступ кислорода к мозгу, —  улыбнулся отец Бьёрман.
— А вы, падре, полны сюрпризов! Неужели… нет, быть не может! — старательно изумился Хоффманн, уже предвкушая, как по возвращении в пустой дом максимально безобразно напьется. И эта мысль, надо отдать ей должное, наполняла сердце восторгом.
Сразу после похорон отправляя Анну погостить в семью миссис Джонсон, он навсегда лишил себя права называться отцом. Анна не простит его – никогда, даже если захочет, как, пожалуй, не простит себя и сам Хоффманн – ни на далеком тропическом острове с омерзительным видом на море, ни размазывая содержимое собственной черепной коробки по бамперу мусоровоза. Есть ошибки, которые не излечишь ни болью, ни свежим воздухом. Но бурбон – пусть не надолго, а все же помочь мог. И непременно поможет.
— Чего именно? — позволяя одному перекрестку смениться другим перекрестком, выкрутил руль отец Бьёрман.
— Вдруг вы еще и сторонник абортов?
— Скажу больше! — театрально округлил глаза отец Бьёрман, едва ли не дружески глядя на Хоффманна. — Только, пожалуйста, пусть это останется нашим секретом?! Так вот, я глубоко верую в право человека самостоятельно регулировать популяцию своего рода.
— Ого! Я поражен! Тогда позвольте последний вопрос – для чего, по-вашему, существует – если он существует, конечно же, – Бог?
— Ну, во-первых, мистер Хоффманн, Бог у каждого свой; во-вторых, Бог – это не столько персоналия, сколько компас…
— …в-третьих, существование Бога, по образу и подобию которого мы были созданы, — прямое доказательство того, что всякий урод не уникален в своем уродстве, и на каждого малого урода всенепременно найдется урод побольше.
— А это… Абрахам, весьма любопытная теория.
— Знаете, чего я боюсь, отец Бьёрман?
— Чего же?
— Смириться с тем, что мне все равно. Перестать бороться. За право на угрызения совести, за право ненавидеть себя и чувствовать боль. Такое вот неожиданное откровение, отец Бьёрман, и, признаться, от него мне становится тошно.
— Не вините себя, мистер Хоффманн, Бог ничего не делает напрасно, — философски отметил отец Бьёрман, притормаживая у дома мистера, а недавно – и миссис Хоффманн.
— Deus nil frustra facit, — усмехнулся Хоффманн, в свой черед едва ли не дружески глядя на отца Бьёрмана. — Это как раз страшнее всего: знать, что каждая твоя ошибка – взвешенный продуманный ход.
Этим же вечером Абрахам Хоффманн взял бессрочный рабочий отпуск.

— Здорово, — выгибая брови, улыбнулся Хоффманн, посматривая на крайне гостеприимного оборотня. — На самом деле в оплате счетов нет ничего дурного. В конечном итоге, если с тебя требуют что-то – значит, ты сам чего-то да стоишь. Так-то счета не выписывают только недееспособным… Хотя тут тоже есть свои тонкости. И… Джерри, один вопрос – вы с Лимоном планируете спать со мной? Не то чтобы я против, но твой диван кажется очень удобным, и я бы остановил свой выбор на нем. Будем считать это арендой, о сроках договоримся попозже. М-м-м… может статься, аренда получится долгосрочной.
Есть ошибки, которые не излечишь ни болью, ни свежим воздухом, и есть люди, рядом с которыми, кажется, так просто, как бумажный кораблик на воду, отпустить прошлое, выбросить компас и дорогу в будущее выискивать по старинке – по звездам.
Самообман не входил в число смертных грехов, а должен был.[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]

Едва отпитая бутылка колы, стеклянно звякнув донышком о край металлического подноса, медленно опустилась на стол.
— Э-э-э… подыскать себе какого-нибудь другого Майера? — затягивая потуже пояс разошедшегося на груди халата, удивленно переспросил Хоффманн, наблюдая, как Майер избавляется от кольца, а вместе с ним и багажа лет из двадцати в придачу. Да, наверняка в этом жесте было зашифровано некое тайное послание, но в силу все еще не до конца окрепшей связи между реальностью и ее восприятием, разгадать такое послание казалось исключительно трудноразрешимой задачей. Поэтому вместо попыток истыкать небеса пальцем, Хоффманн проявил редкую для него сознательность – взял и сдался без борьбы на старте.
— И в смысле подыскать? Само собой, память у меня уже лет четыреста как «не та», но вроде бы в моей жизни ты наследил не по результатам кастинга… или конкурса талантов, или дефиле в купальниках. Вроде бы у нас с тобой все закрутилось как-то… спонтанно. Друзей, Джерри, не выбирают, а если тебя что-то вдруг не устраивает – мог бы сообщить лет на тридцать пять пораньше, — заключил Хоффманн, усиленно соображая, спать в халате или все-таки попросить пижаму.
— К слову, конкретно ты мне ничем не обязан. Нет, допускаю, что могу ошибаться, если ошибаюсь – поправь, но мне всегда казалось, наше деловое партнерство, как, впрочем, и не деловое – строго по обоюдному желанию. И, собственно, все. Больше мне нечего добавить. Но ты продолжай, раз начал.
[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]

Буц! Голова дернулась.
Буц! Голова дернулась.
«Охо-хо!», — хмыкнул про себя Хоффманн, едва справляясь с таким естественным желанием переломать потерявшему всякое уважение к чужой скорби Роджеру Майеру каждую чертову кость, но – справился и пришел к итогу, что, несмотря на все попытки задержаться в образе страдающего вдовца Хоффманна как можно дольше, уже не чувствует ни лицемерной, якобы изъязвляющей душу скорби, ни лишенного под собой хоть сколько-то веской (или все-таки вязкой?) почвы еще более лживого стремления подохнуть, и в целом – давным-давно возвратился в норму, просто в силу неистребимой бараньей упертости не хотел признаваться в том.
— Ты победил, Джерри, — медленно, осторожно жестом военнопленного заводя обе руки за голову, констатировал поражение Хоффманн, неотрывно глядя в не то что взбешенное, скорее в измученное его вечным брюзжанием по поводу и без повода лицо делового партнера и друга, вернее которого ни у Абеле, сына аптекаря, ни у Абеле Натаниони, ни у Абрахама Хоффманна никогда не было, а потому крайне важно сегодня - не потерять еще и его.
— Сдаюсь, капитулирую, умолкаю, больше никаких провокаций ни в мою, ни в твою сторону. А если передашь колу – могу произнести примирительный тост.
«Лехаим!», — думал Хоффманн.
За жизнь. Во всем ее многообразии побед и проигрышей, за жизнь, которая есть – и это уже хорошо.
— А бить людей, Джерри, — шепотом добавил Хоффманн. — Очень и очень плохо. Будь ты на моем месте, я бы тебя не тронул… Молчу-молчу. Это так - беспокоюсь, какой пример ты мог бы подать Лимону.
[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]

— Пожалуй, я передумал, — делая глоток колы без всяких тостов, сознался Хоффманн, предполагая и, надо сказать, не без повода, что все, произошедшее сегодня, едва ли когда-нибудь перерастет в отличную почву для дружеских – Боже, прости, - подъебов и таких же смешливых бесед о зажигательном прошлом.
Слишком сложные у них обоих были физиономии, и все произошедшее тоже было каким-то через надрыв сложным.
— Прибережем тосты для нового года, — приглаживая успевшие высохнуть волосы, предупредил Абрахам Хоффманн, вспоминая, какую такую глупость он еще не успел сморозить, и какую – всенепременно сморозить стоило.
Ах, да, вот же она! Вспомнил:
— Уверен, ты – хороший отец, Джерри. И я… ну-у-у… не самый паршивый из всех возможных. Наша общая проблема в том, что мы слишком упрямо позиционируем себя монстрами, а приоритетное направление в жизнедеятельности любого монстра – быть несчастным, озлобленным и одиноким. Одиночество – это болото. Таким образом, предлагаю завязывать с одиночеством, и в качестве эксперимента можешь пригласить нас с Анной в гости на новый год. Обещаю прийти нарядными со сногсшибательным морковным тортом авторства миссис Джонсон. Ну как идея, а? Вроде бы звучит неплохо.
А самым странным во всем этом было то, что мысль о дружбе семьями пришла ему в голову только сегодня.
— У Эми с Анной совсем не большая разница в возрасте… Если они подружатся, думаю, будет здорово. Потому что… ну, сам понимаешь, ни моя Анна, ни твоя Эми – они уж точно не заслуживают одиночества.
На какую-то долю секунды между собственным страшно громким ударом сердца и тихим щелчком, после которого София превратила собственные мозги в заправку для макарон, Хоффманн совершенно искренне пожалел, что вернулся домой вовремя и теперь до конца жизни – своей или ее – будет вынужден оставаться отцом.
Урод, сын уродов, - воистину, это стопроцентно о нем.
[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]

— Джерри, поверь, я даже не пытался лезть тебе в голову, — без меры меланхолично заявил Хоффманн, награждая демонстрирующего очередной приступ неконтролируемого шиложопья Роджера Майера тоскливым взглядом с легкой ноткой упрека.
— К тому же я и есть старый пердун. Хотя я бы не сказал, что метеоризм – главная проблема моего возраста. Главная проблема моего возраста – осознание конечности любого опыта. Если до смерти Софии мне казалось, что у меня еще полно времени на домашнюю работу по коррекции ошибок прошлого, сейчас понимаю – мой поезд ушел. Но можно подождать новый. Можно же…  — объявил в никуда Хоффманн, начиная ерзать так, словно бы диван взял и пророс иголками:
— Я не могу повернуть время вспять, я не могу… запретить Анне родиться или Софии – умереть. Единственное, что мне по силам – сделать что-нибудь доброе, что-нибудь такое, воспоминания о чем не позволят Анне, будучи уже взрослой, плюнуть мне в морду, зная, что это – именно тот подарок, который я заслужил своим в высшей мере некомпетентным отцовством, — оскалился Хоффманн, правой ладонью зачем-то с силой растирая горло.
— Моя Анна любит астрономию, мудреные книжки про все, мороженное и шопинг. Как и твоя Эми, она – хороший умный ребенок, имеющий полное право вырасти в хорошего взрослого. В конечном итоге они с Эми не виноваты, что их папочки… м-м-м… пердуны и уебки. Впрочем, даже пердуны с уебками заслуживают шанса доказать, что, при должном упорстве, и для них еще ничего не кончено. Нет, конечно, вряд ли я когда-нибудь стану для Анны идеальным отцом, ну так не все же обязаны быть идеальными. В целом, мне будет достаточно того, чтобы сам факт родства со мной не вызывал острого приступа рвоты. Надеюсь, дружба семьями в этом поможет. Анна должна знать, быть монстром – это не приговор, и в жизни монстров тоже есть место дружбе, походам в гости… нарядам и шопингу. Я никогда не рассказывал ей об Эми… Да что там, она и обо мне не знает практически ничего. Ну-с, выходит, устроим коллективное перекрестное знакомство. Узнаем друг о друге множество удивительного и нового.
«Лишь бы не было слишком поздно». И прежде, чем дожидаться нового поезда, неплохо бы выяснить, что линия не заброшена.
[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/93290.jpg[/icon]